Page 167 - МИР-1

Отрывисто, как команда, и не совсем внятно донеслось объявление о посад- ке на очередной поезд. Значительный кусок площади оживился, сразу же сообра- зив, что это касается его. И, схватив сумки, несколькими вереницами побежал на платформу. Потом суета приняла снова свои обычные формы, старательно обхо- дя то место, где сидел герой нашего повествования. У суеты были свои правители и казначеи: мелкие, ничтожные, мнившие о своем исключительном праве на жизнь. Но человек, сидевший на пеньке, знал, что они всего лишь правители суеты. Какое ему дело до них? Какое дело суете, прислушивающейся лишь к мнению суеты, до него? На секунду в его голову проникла – словно не его, а чужая – мысль: а что, если эти компьютеры, Мерседесы, виллы оказались бы в его распоряжении? Что бы он с ними делал? Нет, сначала нужно было произвести изменения в нём са- мом, напичкав его мозг и тело чем-то вроде этих Мерседесов… Для него это что- то органически чужеродное, тяжелое и неприятное, как сложная хирургическая операция… Сейчас у него всё гораздо проще и понятнее: есть только жизнь в ее естественной основе и не нужно заботиться ни о чем другом, кроме ее достойно- го сохранения, насколько это возможно по соседству с суетой. Бомж встал. Посмотрел на оставленный лист белой бумаги, которую он подстелил под себя, прежде чем сесть на пенёк: постелил то ли для того, чтобы не запачкаться (хотя, что можно было запачкать на совершенно запачканных штанах), то ли для того, чтобы не запачкать пенек, а, может, просто из-за какой- то неясной тоски по прошлому в своей жизни – даже вечность не могла спра- виться с этой тоской. Посмотрел, как бы прощаясь, на этот листок – ему не при- выкать было терять друзей. Их же у него, пусть временных по обстоятельствам, но зато верных в этом времени, стало больше, чем раньше: прежние куда-то за- девались, зато пенек, белое облако, угол здания, листок бумаги стали его на- стоящими друзьями, а он умел ценить дружбу и всегда прощался, расставаясь. Его жизнь – это другая жизнь, и в ней должны быть свои правила игры, свои законы, а их нужно было придумать, понять, согласиться или отвергнуть и, ко- нечно же, исполнять. И нужно отдавать честь порядочности и делать какие-то пожертвования. Он прощально посмотрел на пустую бутылку, аккуратно постав- ленную им около пенька (был, видимо, некий непонятный для постороннего ри- туал в том, что он не взял её с собой), посмотрел, правильно ли она стоит; снача- ла, было, засомневался и хотел что-то исправить, но потом решил, что всё нор- мально, потом кто-нибудь подберет – друзей нельзя оставлять так, как будто они находятся в мусорных баках, в которых он роется. Минут десять постоял, наблюдая, как изменился мир, с высоты его стоящего тела. Потом пошел. Нужно было что-то делать, чтобы обеспечить свое дальнейшее существование. Он тоже – голубь, в своем роде. И это вполне естест- венно. Заскрипели тормоза машины. Это пересеклись две цели. Водитель выско- чил из машины и покрыл матом небрежно перебегавшую дорогу другую цель. Пешеход про себя выругался, но было некогда остановиться и выразить набо- левшее вслух: у него была своя цель, которая стремительно убегала. И только пенек грустил в ожидании того, кто положит на него чистый листок бумаги и присядет наблюдать мир с той стороны, с которой его никогда не увидит суета. – 165 –